В начале февраля Екатеринбургский ТЮЗ принимал гастрольный спектакль театра им. Е. Вахтангова «Дядя Ваня». За почти одиннадцать лет жизни этой постановки режиссёра Р. Туминаса актёры выходили на сцену 270 раз. Если они повторят свой выход ещё два раза по столько, менее актуальным спектакль не станет. Потому что к замечательной Чеховской пьесе здесь подобран замечательный режиссёрский ключ. В чём его секрет — будем разбираться.
Язык метафор
После премьеры спектакля в 2009 году было написано много рецензий. Почти все они так или иначе перепевают одну и ту же тему психологических трактовок героев, появления новых оттенков в уже, казалось бы, жёваном-пережёванном материале. Безусловно, «Дядя Ваня» это парад ярких, выдающихся актёрских работ. Собственно, через них и светится режиссёрская составляющая общего творческого труда. Но это лишь видимая часть айсберга. Есть и неявная, ещё более важная — метафорический язык, которым и славится Р. Туминас.
Поэтому не будем повторять уже сказанное, а сразу приступим к анализу визуального текста художественных метафор, предложенных нам режиссёром. Тем более что одна из критикесс спектакля М. Давыдова в своей рецензии в газете «Известия » от 06.09.2009 (http://www.vakhtangov.ru/mediabox/articles/press/22637) написала: «Главное и счастливое свойство туминасовской режиссуры — отнюдь не метафоричность, как казалось прежде (к слову сказать, «Дядя Ваня» метафор почти лишен), а склонность к гротеску.»
Оставим гротеск Р. Туминаса чувству юмора благодарных зрителей и начнём перечислять метафоры, которых по мнению Давыдовой в спектакле почти нет.
Лев
В глубине сцены, как бы в условном парке старой дворянской усадьбы, на невысоком постаменте возлежит гипсовый лев с гордо поднятой головой, повёрнутой в зал. Рядом кинуты вязанки хвороста, что придаёт и без того одинокой фигуре ещё более заброшенный вид. Спектакль начинается с появления на сцене доктора Астрова, который стоит и долго смотрит на этого льва. А лев равнодушно взирает на него.
Что такое лев в библейской и не только символике? Это могущество, гордость, власть с одной стороны, свирепость, жестокость и смерть с другой. В широком смысле лев это символ империи, преследующей свои интересы и употребляющей собственных граждан в качестве расходного материала. Как в печку подбрасывают дрова, чтобы поддерживать огонь жизни в ней, так империя сжигает людей, чтобы продлиться в веках. Но лев Р. Туминаса, кажется, равнодушен ко всему. Поэтому и дровишки у его постамента пока целы. Пока…
Вернёмся к Астрову. Между ним и изваянием льва идёт неслышимый, но видимый диалог. Астров: «Вот стою я перед тобой, загнанный в беспросветные обстоятельства врач, человек, разочарованный романтик. Профессиональный энтузиазм давно погас, идеалы рухнули. Что мне делать, как жить?» Лев: «Какое мне дело до тебя, маленький человек? Ты только прутик в той вязанке хвороста, которая валяется у моих лап. Когда мне понадобится разжечь огонь очередной войны, я воспользуюсь тобой. А пока будь как умеешь. «Астров: «Но я же погибну, сопьюсь, уморю себя… у меня болит душа!» Лев: «А я сплю и вижу сон о своём величии. Не мешай мне.»
Эта визуальная метафора с первой минуты действия погружает нас в знакомый каждому контекст отношений рядового гражданина с государством. Мы как дети лезем из кожи вон в стремлении заслужить внимание равнодушного «отца», а он в лучшем случае только снисходителен к нам. Такая концепция выстраивается единственно противопоставлением фигуры льва с вязанкой хвороста у постамента и фигуры человека перед ним. Разве это не прекрасно? Эта метафора будет работать на протяжении всего спектакля. Герои будут уходить в «небытиё» минуя фигуру равнодушного льва. Кто со свечой в руке, кто просто шагая в темноту. И это, кстати, тоже выглядит весьма метафорично.
Копчёное стёклышко
Далее пойду не по хронологии сюжета, а по памяти, как запомнила. Дядя Ваня с племянницей Соней большие друзья и единомышленники. Туминас придумал для них чудесное общее занятие — коптить стёклышко и разглядывать в него солнце… Когда для них наступит время отдыхать — они увидят через него своё «небо в алмазах». Вот так, одним копчёным стёклышком режиссёр показывает зрителю всё нетерпение их детских душ, их мечту, их будущую радость и предвкушение счастья.
В самом конце Дядя Ваня будет смотреть в это же стёклышко уже без надежды. Он отложит его и скажет: «Как тяжело…»
Кольцо
Жена профессора Серебрякова Елена Андреевна играет гимнастическим обручем с двумя поклонниками — Дядей Ваней и доктором Астровым. Потом этот обруч кочует по рукам ещё дважды или трижды. Никто из критиков не обнаружил здесь метафоры, а зря. Метафора здесь очень ёмкая.
Само имя прекрасной Елены весьма красноречиво перекликается с именем героини мифа о Троянской войне. Её обруч это метафора обручального кольца молодой женщины, которая страстно хочет изменить старому мужу, но пока разыгрывает добропорядочность. Через игру с ним она, во-первых, демонстрирует себя, принимая зовущие позы. А во-вторых, перекатывая его от одного страстно влюблённого к другому, как бы решает с кем первым изменить мужу. Этот обруч-кольцо, символ добродетельного замужества, подержат в руках и Астров, и Дядя Ваня и даже жалкий Телегин. Перспектива Елены Андреевны в версии Туминаса вполне понятна.
Ефим
Глухонемой Ефим то и дело появляется на сцене. Он как собака, всё понимает, но сказать ничего не может. И отношение к нему соответствующее. Он пару раз пытается вмешаться, что-то изменить, предупредить, помочь, но… кто на него обращает внимание? По-моему это очень прозрачная, даже лобовая метафора отношения нашей вечно мающейся то ли дурью, то ли с жиру интеллигентной прослойки к простому народу: мычит себе и пусть мычит. А мы тут духовно страдаем.
Скамейка
В этой связи замечательно сделан эпизод, когда Астров и Телегин молча сколачивают скамейку, на которой невозможно усидеть. Вроде остервенело работали ребята, вспотели, а пользы ноль. Сколько таких работников в матушке России? Вроде суетятся, дело делают, а приглядишься — на выходе полное дерьмо получилось. Ближе к финалу Астров снова «работает» молотком, но уже вместе с Иваном Петровичем. Они просто тупо колотят молотками по станку, давая хоть какой-то выход своей нерастраченной энергии. После такой «работы» остаётся только благополучно напиться, что они и делают.
Тоска по любви
В этом спектакле жертвы почти все. Кто собственной глупости, как Профессор Серебряков и мать Дяди Вани Мария Васильевна, кто покорности, как Ефим и сам Дядя Ваня, кто показной добродетели, как Илья Ильич Телегин и Елена Андреевна, кто идеализма, как Соня и Астров. И только нянька Марина, то ли ведьма, то ли полоумная, живёт в своей реальности и, кажется, в гармонии с собой.
Вышеназванные драматургические пары Серебряков — мать Войницкая, Ефим — Дядя Ваня, Телегин — Елена Андреевна, Соня — Астров обнаруживают с одной стороны внешнюю полярность, с другой внутреннее родство. Видимо поэтому и тянутся они друг к другу. Рассмотрим эти пары и связанные с ними драматургические метафоры подробнее.
Серебряков — Войницкая
Псевдоталант и псевдопоклонение снаружи и комплекс неполноценности внутри. Он всю жизнь надувает щёки и изображает великого учёного. Она надувает щёки, изоражая собачью преданность любимому «гению». Мать Дяди Вани носит его портфель чуть ли не в зубах, оскорбляя этим чувства сына. Эти окостеневшие в осознании своей фальшивой значимости ничтожества почти одинаковы в своей метафорически статуарной пластике. Об этом очевидном факте уже много написано, не будем повторяться.
Ефим — Дядя Ваня
Простой мужик и потомственный дворянин. Оба всегда занимали мало места в сознании своих «хозяев». Мужик в силу происхождения, дворянин в силу иллюзорного убеждения, что служит «гению». Оба в конце концов приходят к протесту, каждый на своём уровне. Один молча, но настойчиво взывает к здравому смыслу, другой лишь однажды, но очень точно называет вещи своими именами. И у обоих в версии Туминаса нет будущего: союз безголосого с безвольным бесплоден.
Телегин — Елена Андреевна
Ещё одна пара внутренне родных внешних антиподов. Рогоносец и рогоставленница. Полное отсутствие мужской сексуальной харизмы здесь сопоставлено со страстностью голодной самки. Он тайно вожделеет её, ему достаточно подержать её шляпку и обруч, чтобы на мгновенье почувствовать себя счастливым. Она тайно вожделеет тела сильного мужчины. Ей в принципе уже всё равно чьё это будет тело. Телегиным помыкает жена, выкачивая из него финансы и не давая взамен даже поцелуя. Из Елены Андреевны как вампир выкачивает соки молодости старый муж. Сексуальная неудовлетворённость обоих такова, что один уже потихоньку сходит с ума, а другая близка к решению пуститься «во все тяжкие».
Соня — Астров
Это пара Нелюбимой и Возлюбленного. Что же внутренне объединяет Соню и Астрова? Оба обладают одним очень интересным качеством — они идеалисты-миссионеры. Только Астров в своей миссионерской деятельности потерпел крах и разочаровался, а Соня в силу своей молодости, только начинает этот путь. Оба любят безответно: Соня Астрова, а тот абстрактную Родину и её народ.
Большие души являют миру большую деятельную любовь. Астров, пренебрегая личными блестящими перспективами, идёт служить во благо простых людей. Он горит желанием внести разумное начало в хаос лечебного дела провинциальной глубинки. Но добровольная миссия оказалась невыполнима — сколько ни лечи, больных только больше становится. Огонь его идеалистического порыва угас, как гаснет костёр без свежего воздуха.
Безразличие «льва», сильных мира сего, тех кто мог бы хоть что-то изменить, оказалось непреодолимо. Астров глубоко несчастен, не получая достойной компенсации своим усилиям ни с материальной, ни с духовной стороны. Соня также никем кроме Дяди Вани не оценена по достоинству. Её чистая любовь к Астрову хотя и встречает в нём отклик, но ненадолго. Великий идеалист Астров не умеет отвечать любовью на любовь обычной женщине.
Свой финальный монолог Соня читает с мазохистским остервенением, вколачивая в себя фразы о будущем счастье как гвозди. Из таких Сонь хорошо получаются идейные террористки Софьи Перовские. Такая изнасилует себя и других, но в счастье загонит. Если Софья найдёт в себе силы оторваться от дома, тогда держись империя — революция не за горами.
Чемоданы Астрова
В развязочной части финала Ефим снаряжает Астрова в дорогу, как оруженосец своего рыцаря на бой. Он надевает на доктора чемоданы на верёвках как доспехи крест-накрест, водружает на голову шляпу-шлем и вручает теодолит-копьё. Идти рыцарю в новый крестовый поход против косности и равнодушия, лечить рыцарю других глухонемых Ефимок, скитаться рыцарю без отдыха души по белу свету.
Астров у Туминаса это русский Дон Кихот, каких много кануло в безвестности на бескрайних просторах Руси-матушки. Не сбудется мечта Дон Кихота победить всё зло земное. Не доберётся он до жаркой Африки. Останется ему только работать и выть, как одинокий волк на луну, выть и работать… Очень сильная сцена.
Музыка
Музыка, написанная к спектаклю Ф. Латенасом, это самостоятельный герой всей постановки. Её язык не столько эмоционально илюстративен, как это часто бывает, сколько обладает собственным мнением относительно происходящего на сцене. Конечно, у каждого героя есть своя тема, она вступает в диалог с темами других героев и так и должно быть. Но у Латенаса получилось написать свою историю, параллельную той, которую рассказывает зрителю Туминас. Если слушать эту музыку отдельно от спектакля, получится самостоятельное законченное произведение.
Дядя Ваня
Фигура Дяди Вани в пьесе Чехова конечно же ключевая и самая трагичная. Дворянин Войницкий носит обычное русское имя Иван Петрович. Он неустанно трудится и мыслит как простой человек. Он забыл своё дворянское достоинство и собственные желания ради великой цели служения великому человеку. Свято веря в гений своего зятя профессора Серебрякова, чьи идеи конечно же оплодотворят человечество на века, он берёт на себя чёрную работу по обеспечению его безбедного существования.
Идеалист Иван Петрович Войницкий приносит себя в жертву ради светлого будущего, которое сеет его родственник (надо же, как повезло!). Когда же приходит прозрение, оказывается что выкормил он бесполезного трутня. Время деятельной молодости упущено, ему уже сорок, личной жизни нет и не предвидится, а «великое» служение не стоило выеденного яйца. От такого разочарования идеалисты ломаются. Но Иван Петрович всё же начинает действовать. Он позволяет себе влюбиться и даже перечить «семье».
Искру надежды на возможную любовь зажигает в нём Елена Андреевна. Неопытный Дядя Ваня становится жертвой её женского кокетства — им, как вещью, поиграли и бросили. Дядя Ваня впервые в жизни возвышает голос за свою правду и запрещает Серебрякову продавать имение, которое кормит всю семью. Но и этот выстрел оказался холостым. Протестный потенциал, неожиданный для самого Ивана Петровича, разряжается самопокаянным примирением. Своё право и право Сони на жизнь он отстоял, но личным человеческим правом на свободу так и не воспользовался. Что ему оставалось после этого, кроме как просто безвольно есть, пить, спать и доживать свой век марионеткой в чужих руках?
Пока Соня яростно произносит финальный монолог, Дядя Ваня у зрителя на глазах превращается в безжизненную куклу. Соня напрасно пытается придать его телу импульс движения, открывает глаза, рисует улыбку на безразличном лице. Увы… перемена в Дяде Ване необратима как смерть. Его судьба отныне такая же как у тех, кто уже ушел в забвение или небытие мимо равнодушного льва. В конце концов все там будут, даже Соня, несмотря на её волю жить и жертвовать собою ради других. Не приносит пользы жертва, если в ней нет интенции подлинной любви, а есть только долг, придуманный от безысходности и отчаяния.
Идеализм как образ жизни
Печальный финал, беспросветную перспективу нарисовал нам языком метафор режиссёр Римас Туминас. По сути, эта его версия знаменитой чеховской пьесы отвечает на один единственный вопрос: каково живётся на Руси людям, стремящимся к «всеобщему благу»? Каждый герой представляет это самое благо по-своему, и каждый несчастен по-своему, кроме няньки Марины.
Она, внутренне отстранённая от душевных передряг Войницких-Серебряковых, находится как бы вне действия. Она и наблюдатель, и всеобщий соединитель одновременно. У неё одной есть глубокое внутреннее понимание реальной картины семейного бытия. Она одна не обманывается ни на чей счёт и никого не обманывает. Не строя иллюзий и не мечтая о несбыточном будущем, она драматургически противостоит всем остальным мученикам ироничного чеховского духа. Её радость жизни в простоте текущего настоящего. У Туминаса она единственная проходит мимо молчащего льва со свечой в руке.
Идеализм как образ жизни, мнимый или настоящий, ломает души. Таков ответ Римаса Туминаса. Абстрактные мечты или слепая вера — вот наше реальное злосчастье. Чеховский ответ, на мой взгляд, несколько иной. Антон Павлович идёт дальше и предлагает выход — любить не людей вообще, а тех, кто рядом, делать добро не всем сразу, а тем, кому можешь в данный момент. Именно для этого им задана фигура няньки Марины.
У Туминаса Марина работает скорее как метафизический персонаж. Она как бы не в себе и это смещает акцент в сторону уменьшения её роли в драматургической конструкции пьесы. Коротко говоря, в этом моменте Туминас и Чехов противоположны по смыслу. Туминас: все герои реальные идеалисты, Марина чудачка и поэтому одна не страдает. Чехов: все герои чудаки-идеалисты, Марина реалистична, поэтому они страдают, а она нет. Мне лично схема Чехова ближе. Но Туминас всё же выбирает для Дяди Вани трагичный финал — гасит искру его души. Видимо какое время, такой у нас и Чехов…
