Спектакль К. Богомолова «Юбилей ювелира» в МХТ им. А.П. Чехова прогремел уже почти четыре года назад и написано о нём довольно много. Канал Культура показывал телеверсию спектакля в мае 2017 года. Я увидела её совсем недавно. На театре сейчас принято записывать видео премьерных спектаклей, некоторые записи полностью или частично можно увидеть в интернете. Поражает то, что режиссёры видеоверсий совсем не озабочены ни светом, ни звуком, ни планами актёров, ни достижением хоть какого-то художественного эффекта, приближённого к авторскому замыслу постановок.
«Ювелир» Богомолов
Как следовало из критически некритичных статей критиков, этот спектакль был шедевром «новой драмы». Не будем спорить, время для дискуссий в данном случае давно закончилось. Опустим и размышления о великолепных актёрах Н. Теняковой и О. Табакове, тем более что телеверсия совсем не заинтересована в передаче тонкости и сложности их игры. О драматургическом конфликте тоже умолчим, ибо для новой драмы это пустое. Мы сразу возьмём за рога быка и разберём концептуальное решение телевизионной версии спектакля.
Начало: узкий дальний план сцены и висящие над головами актёров четыре телевизора. Экраны с титрами — типичный богомоловский приём, функция которого объяснить зрителю словами то, что запрещено играть актёрам – эмоции и чувства. Может быть это и работатет у кого-то в зрительном зале, не знаю, меня лично только отвлекает. Но телеэкран? Визуальное изображение тем и прекрасно, что способно «объяснять» глубинные смыслы без слов. А у Богомолова белым по чёрному голый текст.
Текст о тексте
Как утверждал Ж.Деррида, “Нет ничего вне текста”. Любая реальность есть текст. Но зачем же так буквально воспринимать основоположника деконструктивизма? Смыслы визуального и звукового текстов, подаваемые актёрами со сцены, доходят до сознания зрителя быстрее, чем смысл текста читаемого. С этой точки зрения титры только тормозят восприятие. Меня лично весь спектакль не покидало стойкое ощущение искусственности приёма, избыточности слов над головами великих актёров.
На это можно возразить, что метод титров, омертвляя действие, усиливает впечатление близости смерти главного героя. Именно на осознании неотвратимости её скорого прихода и держится спектакль. Возможно. Однако, причислить титры к удачным режиссёрским находкам, которые одинаково хорошо работают как на живом зрителе, так и на экране телевизора, было бы несправедливо. От того, что телезритель видит телевизор в телевизоре, в его голове не возникает ничего, кроме раздражения.
Зато статичность изображения, данного на общем плане в следующих кадрах, малоподвижность героев, чёрные проёмы дверей и окон, за которыми даже днём нет света, как раз очень выразительны и метафоричны. У старого ювелира Мориса Ходжера нет ничего, кроме воспоминаний и этой комнаты, до границ которой схлопнулся весь его мир.
Далее мы видим средне-крупные планы героев, ведущих длинные разговоры за столом. Три говорящих головы смотрятся скучновато. В кино, в отличие от театра, интерес зрителя поддерживается в числе прочего динамикой кадров, или в кадре. Телеверсии спектакля «Юбилей ювелира» её явно не хватает.
Загадка четырёх экранов
А теперь о главной загадке спектакля. Зачем К. Богомолову понадобилось именно четыре экрана, ведь для целей передачи крупных планов актёров или титров хватило бы и одного большого? Зрителям в зале было бы лучше видно и легче читать. А в телеверсии, как уже было показано, титры работают скорее в минус. Визуально получилось масло масленое: в кадре полоса экранов с мелкими нечитаемыми титрами и внизу они же, но крупнее. Ради чего всё это? Кажется, этому есть самое простое объяснение: либо Богомолов не участвовал в монтаже телеверсии, либо не смог адаптировать своё сценическое решение для телеэкрана.
За основу конструкции и концепции спектакля взят условный чертёж развёртки пространства мизансцены. Вид из зала: на общем плане сидят О. Табаков и Д. Мороз, они видны только в профиль, Н. Тенякова строго анфас. Одновременно на экранах танслируются они же в четырёх проекциях. Мы наблюдаем последовательно вид справа – герой анфас, вид спереди – его жена, вид слева – сиделка героя анфас и вид сзади – из окна в комнату.
В развёртке объёмных фигур обычно бывает шесть плоскостей. Для полноты картины не хватает видов сверху и снизу. Если бы они были, геометрическая конструкция спектакля была бы понятней, но могла бы показаться смешной. Кому интересно наблюдать неподвижные макушки и подошвы действующих лиц? Наверное, поэтому они и отсутствуют.
Четыре проекции на экранах, видимо, призваны создать иллюзию интерактивности для зрителя, добавить динамики в статичную общую картинку. Получилось ли это? Мне кажется нет. Потому что сами крупные планы-проекции одинаковы на протяжении всего спектакля. Новизна концепции заслонила драматизм ситуации. Статичное зрелище весьма сложно отслеживать без скуки, а с телеэкрана и подавно. Спектакль и его телеверсию спасают только усилия актёров, которые в финальной сцене всё-таки начинают играть старый добрый психологический театр. Есть и паузы, и интонации, и даже слёзы.
Телеверсии — отдельный жанр
Телеверсии спектаклей давно пора выделить в отдельный жанр, или формат, как сейчас модно говорить. Никакое сценическое действие не поддаётся формальному переносу на экран без потери смыслов. Театральный зритель и зритель телевизионный не одно и то же. Поэтому специфику кино- и телесъёмки всё же стоило бы учитывать при телевизации театральных постановок.
Театральный свет и звук не подходят для видео- и киносъёмки спектаклей. Снимать только общие и средние планы из зрительного зала — обидно для актёров, потому что не видна игра эмоций на их лицах. Богомоловский приём экранов, показывающих крупные актёрские планы в зал, не работает в телевизоре. Можно много чего ещё перечислить, что работает на театральной сцене и не работает в кино.
Кроме этого бывает просто по-человечески жаль, когда удачная театральная работа целых коллективов теряется в теле- и киноизображении. Телеверсии зачастую выглядят так, как будто их снимали в подземелье при свечах. Декорации теряют свою метафоричность, костюмы сливаются с лицами… А ведь если спектакли снимать целенаправленно как телефильмы, от этого выиграли бы все — и театры, и актеры с режиссёрами, и зритель, живущий за пределами кольцевых дорог крупных городов, и культура в целом.
Есть спектакли, которые сделаны на все времена. Но ничто не вечно, когда-то и они будут сняты с репертуара. Сохранить их для зрителя, для истории в варианте, приближённом к авторскому замыслу, было бы весьма благодарным делом. В Год Театра было бы неплохо обратить внимание и на эту проблему.
