«Сын» Юрия Бутусова (по Ф. Зеллеру)

Только что завершились гастроли Московского Российского Академического Молодёжного Театра на сцене Екатеринбургского ТЮЗа. В рамках показов спектаклей — лауреатов «Золотой Маски» 2022 зрители увидели постановку Юрия Бутусова по одноимённой пьесе Флориана Зеллера «Сын». Бурные аплодисменты, в которых искупала артистов наша публика, были безусловно заслуженными и очень искренними. Нечасто зрительный зал ТЮЗа остаётся воодушевлённо полным после двойного поклона, да ещё и с криками «браво!». Казалось бы, на этом можно и закончить: что хорошо, то хорошо. Но…

Как всегда «но»

… я смотрела спектакль прежде всего как драматург и поэтому отстранённо. Вовлечённая в профессионально сделанное театральное действие публика воспринимает происходящее на сцене как единое целое. В этом и есть мастерство режиссёра. Мне же хотелось наблюдать нюансы, структурные особенности, авторское режиссёрское решение… словом то, что не бросается в глаза любому.

Золотая маска

Начну с того, что золотую маску получил вовсе не спектакль, и даже не режиссёр, а восходящая звезда театральных подмостков столицы Александр Девятьяров. Он блистательно исполняет роль Пьера, отца главного героя. Причём для жюри Золотой маски эта работа оказалась ролью второго плана, хотя по факту его персонаж является активнейшим драматургическим антагонистом своего сына и второй план не его место действия. Вот мать героя и вторая жена отца героя — да, они вторичны по отношению к отцу и через него к сыну. В постановке Бутусова отец и сын это пара главных героев, вокруг и из-за которых разворачивается сюжет.

Повторю, Отец и Сын драматургически равнозначны. После завязки они одновременно начинают движение от начала к концу фабульного конфликта в одном состоянии и завершают в другом. Естественно, в хорошей пьесе каждый персонаж должен меняться, однако масштаб перемены главных и второстепенных персонажей разный. Главные меняются радикально, часто даже трагически, а для второго плана действует более мягкий режим. Кроме этого, у них общие драматургические перипетии и временная синхронность изменений.

Актёрский дуэт Редько — Девятьяров

Оба исполнителя (Сын — актёр Евгений Редько) находятся в непрерывном диалоге своих героев. Даже когда картина не предполагает присутствия одного из них на сцене, их общение не прерывается. Так, например, если отец разговаривает с первой и/или второй жёнами, сын молча сидит на стуле в углу сцены спиной к зрителю и его внушительных размеров тень на кулисах подчёркивает его немое участие в сценическом событии отца. Аналогичный ход применен и к отцу, что как раз и призвано сообщить зрителю идею полярности статусов этих героев и одновременно их бесконечной взаимозависимости и внутреннего сходства. Приём с тенью часто применяется как художественное средство и на театре, и в кино. В данном случае он не выглядит избито, хотя метафора, таким образом заложенная, конечно несколько «в лоб». Так сказать, чтоб даже ежу стало понятно.

По сути отец Пьер и сын Николя это одно и то же явление, только разнесённое во времени. Сын повторяет отца… В чём? Пьер в детстве был отделён от своего отца неизлечимой болезнью матери. Тот никак не мог остаться дома и поддержать близких из-за любви к охоте, а между строк — из чувства беспомощности, когда не знаешь чем помочь и бежишь куда-нибудь, лишь бы не видеть как страдают твои родные люди и не страдать самому. При этом свои чувства важнее чувств этих родных. Я думаю, многие зрители узнали себя, здесь всё «как в жизни». По сути, отец Пьера предал его в трудной ситуации, когда мать стала больной и некрасивой.

Сам Пьер так же покинул свою жену (Т. Матюхова) и сына-подростка, хотя и по иной причине — из-за связи с другой, более молодой и красивой чем мать, женщиной (В. Тиханская). Он насильно отделил сына от себя и заставил его искать ответ на вопрос «почему». Невротичный подросток, находясь под давлением неразрешимого вопроса, не может ничем заниматься, кроме как бесконечно мазохистски смаковать это «почему» и ощущать себя жертвой. Он не ходит в школу и не реагирует на воспитательные поползновения матери. Предательство — вот ответ, который находит сын в отношении отца.

Евгений Редько и Александр Девятьяров очень доходчиво и внятно показывают нам на сцене этот лично-семейный, но такой универсальный конфликт главных героев.

Главный конфликт

Николя делает свои выводы и уходит жить к отцу. Тот, испытывая чувство вины и желая оставаться «хорошим» для сына, не сопротивляется. Его новая жена вынуждена смириться и искать подходы к четырнадцатилетнему пасынку. У Николя есть младший сводный брат, но мысли отца заняты только старшим сыном. Здесь нам заявлена ещё одна причина отделения отцов от сыновей: желание загладить вину перед одними детьми за счёт других. В такой ситуации и отцы (читай — родители) и младшие дети становятся жертвами старших. Здесь возможны варианты.

Что же делает наш страдающий Николя? Он начинает мстить папаше за предательство и тот буквально лезет на стены. Достигается это очень просто: надо только монотонно отвечать на все воспитательные вопросы типа  «как…?» и «что…?» «не знаю» и «ничего». Эта откровенная демонстрация нежелания искать компромисс всегда бесит рациональных взрослых. (Кстати, в спектакле на стену слазили почти все, каждый по своему поводу. Такое буквальное следование фигуре речи не тянет на метафору, оно просто объясняет зрителю внутреннее состояние персонажей. Об этом ниже.)

Жертва превращается в палача

Николя ходит как прибитый пыльным мешком, говорит тусклым голосом. Постоянно звучит слово «депрессия». Но так ли это на самом деле? Насколько достоверна болезнь сына? Стоит только отцу отлучиться, как Николя допускает агрессивную выходку в адрес молодой мачехи. И голос прорезается. Откуда-то появляется сила, с которой он прижимает Софию к стенке и не один раз. В другой ситуации он скачет как бешеный с картонной гитарой, давая выплеснуться застоявшейся энергии. Благодаря «болезни» сына взрослые готовы буквально плясать под его дудку, разве это не выгодно? Им нужно от него немного: только бы он стал нормальным, сделал минимальное усилие вписаться в обычный общественный процесс. Школа, улыбки за семейным ужином, дежурный мирный утренний кофе — это же не трудно?

Нет, трудно. Николя «пытается», но срывается. Своими выходками и обвинениями Николя банально наказывает родителей и мачеху за то, что оставили его, маленького птенца, без гнезда, подвергли чувству страха и беспомощности. Однако все его усилия не приводят к заветному правильному решению проблемы. Отец и не думает возвращаться в прежнюю семью и восстанавливать потерянный рай сына. Тогда Николя идет дальше и симулирует суицид.

Именно симулирует, потому что перед этим отец заметил у него множественные порезы на руках. Люди часто так делают — причиняют боль телу, чтобы заглушить боль души. Замечу, что это не самонаказание, как многие думают, это защитная реакция инфантильной психики на бессилие что-либо изменить, крик о помощи и угроза тем, от кого хоть что-то зависит. При этом никто не собирается лишать себя жизни окончательно. Пока подростки регулярно режут себе вены, они хотят жить. А вот когда наступает внезапное и продолжительное затишье…

Психушка

После незавершённого суицида место клиента, как правило, в психушке. Таков, к сожалению, современный подход к решению проблем нестабильной психики, а в Западной Европе тем более. Конфликты отцов и детей легче гасить таблетками, чем внутренней духовной работой, что опять же, говорит об инфантильности и деградации общества в целом.

В чём Николя видит выход из ситуации, в которой оказался? В том, чтобы отец признал себя ответственным за разорённое гнездо, посыпал голову пеплом и по-человечески попросил прощения. Николя несколько раз делает попытки подсказать папаше этот вариант, но безуспешно. Пьер, напротив, читает ему нотации в стиле дежурных учительских фраз: «ты должен», «что подумают», «как ты выглядишь»… Отец сам инфантил, к тому же успешный в своей профессии. Он знает что правильно и неправильно в общеупотребительном смысле и никогда не назовёт себя предателем. Наоборот, он находит себе оправдание в том, что имеет право на независимую от сына и его матери жизнь, и тот сам дурак что этого не понимает.

Таким образом Николя оказывается в ловушке. Все испробованные им средства на отца не подействовали, даже попытка суицида не заставила его (и мать, кстати) пересмотреть своё решение покинуть сына. Причём Пьер всячески демонстрировал свою любовь к отпрыску: хочешь жить у меня? — давай; хочешь я забуду про своего младшего? — пожалуйста; хочешь, чтобы я общался с твоей матерью в своём доме с присутствии второй жены? — и это запросто; а хочешь, будем придуриваться и беситься вместе как раньше?.. Но для Николя этого недостаточно. Нет самого главного — признания ответственности за совершённое «преступление» и желания искупить вину, чтобы всё стало как раньше.

Визит родителей к сыну в психлечебницу и разговор с лечащим врачом усугубляет положение Николя. Психиатр убеждает Пьера и Анну оставить сына для продолжения лечения и наблюдения. Николя криком кричит не бросать его здесь… В его мире произошло ещё одно, теперь двойное предательство. Теперь ему обратной дороги нет… (Подчёркиваю, в этой статье я объясняю ход мыслей инфантильного подростка, а не действительного положения вещей.) Он чувствует себя тотально одиноким, беспомощным и вот теперь уже по-настоящему теряет волю к жизни. Зачем жить, если ты никому не нужен?

Невротический мазохизм Николя как жертвы не находит удовлетворения без садистического действия. Мы уже поняли из вышесказанного, что лучший палач это бывшая жертва. Как жертве наказать виновных по максимуму? Правильно, максимальными средствами. Для жертвы любого насилия это добровольная смерть, для палача — исполнение высшей меры наказания. Жертва и палач в одном лице имеют одну цель. И наступает то самое ожидаемое затишье перед кульминацией.

Семейная идиллия

Сюжетный перевёртыш финала — неожиданно выясняется что родители всё-таки забрали сына из лечебницы. Взамен сын обещал делать всё как надо, как положено. Внешне он прекращает борьбу. Николя где-то в недрах сцены за занавесом печёт печенье к праздничному семейному кофе, пока папа с мамой на авансцене радуются положительной перемене в сыне. «Он такой же как в детстве, помнишь?» Их идиллические мечтания прерываются ласковыми объятиями с сынулей. Николя говорит как он любит обоих и просит подождать ещё немножко, так как главный сюрприз ещё не готов. Он скрывается за занавесом и зритель слышит выстрел. Родители в ауте.

В развязке спектакля мы видим, что даже спустя несколько лет после смерти сына отец всё ещё не живёт своей жизнью, как мечтал. Наоборот, он навязчиво мучает себя и свою вторую семью запоздалым раскаянием. План Николя сработал. «Не доставайся же ты никому». Папа наказан по полной.

Поговорим о Шекспире

Все вечные сюжеты Вильяма нашего Шекспира взяты из жизни. Все драматургические конфликты вечны как сама жизнь. Поэтому мне никогда не были близки попытки некоторых современных режиссёров строить драму без драмы, искать дополнительные глубинные смыслы на мелководье банальных тем. Жизнь умнее нас и сама покажет главное в обыденном. Надо только научиться видеть.

Сюжет покинутого отцом сына не так проработан в искусстве, как, например, «блудный сын», «предательство лучшего друга», «измена любимой/любимого», «поход за сокровищем» и т.п. Почему? Потому что в прежние патриархальные времена отцы не бросали свои семьи чтобы завести новые. Это реалии новейшего времени, которое принесло нам новые ценности и разновидности семейных отношений. Интересно, какую трагедию написал бы Шекспир, окажись он среди нас? «Пусть говорят. Много шума из ничего-2». Или «Дездемоня», в которой жена губернатора убивает мужа за его интимную связь с замом по безопасности…

Ближе всего к «измене отца семье» стоит измена матери в трагедии Шекспира «Гамлет». Ю. Бутусов сам сказал в одном из интервью, что его спектакль «о Гамлете в каждом из нас». На мой взгляд, это несколько притянуто за уши. Далеко не каждый из нас решает гамлетовские проблемы гамлетовским способом. А необходимость приспосабливаться к общепринятым нормам я бы не назвала проблемой Гамлета. Это скорее стратегия выживания в социуме. Гамлет-то решал вопрос быть или не быть ему королём Дании, убить или не убить узурпатора власти и короны, любовника своей матери. Согласитесь, это другой уровень драматизма.

Так что появление отца Николя в одной из сцен спектакля в «шекспировском» пурпуэне и коротких детских лосинках я не воспринимаю как намёк на шекспировский театр. И даже не как пародию на него. Для меня это необязательный элемент, дополнительный намёк на универсальность сюжета, что уже и так ясно с самого начала.

Маски

Все персонажи начинают спектакль с выбеленными лицами и нарисованными на них эмоциональными состояниями. Они двигаются преувеличенно амплитудно, резко, нервно, словно их как марионетки дёргает за ниточки невидимый кукловод. Театр жизни во плоти. Помните, «Весь мир театр, а люди в нём актёры…» Но не в этой идее, как мне кажется, замысел и метод режиссёра. Главное у Бутусова то, что такая пластика актёров наглядно демонстрирует чувства их героев. Они говорят обычные вещи обычным языком, но тело выдаёт их тайные мысли. Вот родители Николя Анна и Пьер в завязке обсуждают дела своего сына и при этом готовы побить друг друга. Она его за то, что бросил, а он её за то, что явилась незваная в его новый дом.

Эта говорящая манера движения актёров сходит на нет по мере развития сюжета, когда персонажи овладевают собой и ситуацией, что равнозначно сокрытию тайного в себе. Они из полного тупика продвигаются к некоторому стабильному состоянию и маски с дёрганьем им больше не нужны. Они как бы становятся обычными людьми и прямо на сцене снимают кукольный грим. С белым лицом до конца спектакля остаётся только Николя и его поющее великолепным голосом Дениса Баландина Альтер Эго. Они оба от начала до конца двигаются совершенно нормально. Это как раз и доказывает, кто на самом деле единственный директор и кукловод всего семейного театра.

Николя сначала учится вести своих кукол и ведёт неумело, поэтому они и дёргаются в его руках. По мере обретения навыка он работает более уверенно и его куклы двигаются всё гармоничней, пока совсем не обретают полное сходство в людьми. Дёрганая манера возвращается к матери и отцу в кульминационной сцене, когда они слышат выстрел за кулисами. Кукловод умер, но театр марионеток никуда не делся. Родителей, как мёртвых кукол уволакивают чуть ли не за волосы в кулисы.

Кстати о волосах. В этом спектакле кроме грима очень говорящие причёски. У матери Николя они стоят дыбом, как будто её постоянно бьют электрическим током. Вторая жена отца София меняет причёски в зависимости от ситуации, что говорит о её способности к мимикрии когда нужно. Отец Николя лысый и ему приходится играть некоторые сцены в шляпе, чтобы не выпадать из общего ряда. Наконец, Евгений Редько (Николя) работает в шапке и без. Когда он в чёрном колпаке, он сын, когда без, он кто-то иной, кто нужен по сюжету, например, психиатр.

Мелкие придирки

Перед финальным самоубийственным выстрелом Николя было ещё два пугающих. Ружьё деда он нашёл у отца в шкафу в самом начале сценического действия. По законам жанра, если ружьё появилось, оно должно стрелять. С его помощью Николя дважды подогревал родительский интерес к своей персоне. Но тут хочется заметить, что с ружьём вышел перебор. Потому что с первым выстрелом финал был продан на корню и стало понятно, чем всё закончится. Зрителю оставалось только наблюдать как Николя подведёт родителей к этому событию, а Ю. Бутусов навернёт на это свои режиссёрские фишки.

Маски и странная преувеличенная пластика актёров — интересное художественное решение, театральная гипербола, показывающая двойственность человеческой личности. Отца зовут Пьер, Пьеро… Хорошо, поняли, идём дальше. Но нет, актёры висят на этой пластике добрую треть спектакля, чем собственно и привлекают к ней ещё больше внимания. А при длительном рассматривании лучше видны детали… Так, например, актёр, исполняя высокоамплитудные движения не может не двигать лицом, следуя инерции движения тела.

Но ведь у нас задана метафора марионеточного кукольного театра… Или это вурдалаки восстали из могил? Или я ничего не поняла. У меня появился личный вопрос к режиссёру — к чему в спектакле выбеленный грим у отца, матери и второй жены, если он пролетает мимо цели? Мне он кажется лишним, потому что и без него, только благодаря пластике и решению мизансцен достигается передача мысли о театральности происходящего. Да, собственно, и само действие происходит на невысоком подиуме. Так сказать театр в театре.

Декорации

Пространство сцены ограничено небольшим серым помещением с углом в центре и окном-дверью, из которого льётся свет и иногда дует ветер. Есть так же отопительные трубы, по которым персонажи лазят на стену. Присутствует также и стол со стульями. Лаконично, ничего лишнего. Черно-белая гамма костюмов лишь дважды разбавляется красным и жёлтым цветом для перемены настроения.

Дважды в моменты, когда персонажи внутренне меняют состояние и переходят от ненужных фраз к настоящим чувствам, сценическое пространство расширяется. Серые стены размыкаются и вместо угла перед зрителем открывается перспектива сада с сухим деревом по центру и/или с серыми столбами на заднем плане. Игра черных форм в колеблющемся свете, наложенном на туман, впечатляет таинственностью. И тут выезжает огромная кукла чёрной вороны. К чему бы это, чем оправдано? Не знаю. Режиссёр так захотел. Если бы ещё за стенами не маячили фигуры монтировщиков, был бы полный вау-эффект.

Рассуждение на заданную тему

Флориан Зеллер, автор пьесы «Сын», а так же «Отец» и «Мать», за короткое время стал очень популярен в Европе. Не в последнюю очередь потому, что затрагивает в своём творчестве самую суть перемен, произошедших в головах нескольких последних поколений. Ценность семьи как первой воспитательной, защищающей, формирующей мировоззрение человека инстанции, рухнула. Последняя крепость, которая ещё хоть как-то держала традиции и формировала сознание ребёнка, пала. Ну разве не страшно жить в таком мире? Ещё как страшно. Отсюда столько психиатрии в жизни и на театральных подмостках.

Вспоминая спектакль Ю. Бутусова, мне пришёл на ум фильм И. Бергмана «Фанни и Александр».  Нравственное, психическое или даже физическое насилие в семье приводят к психическим и физическим расстройствам и даже к смерти. Но у Бергмана есть выход — возврат в нормальность через восстановление прежней привычной атмосферы семьи, пусть даже и неполной. У Зеллера с Бутусовым этого выхода нет, потому что и семьи уже нет.

Всколыхнул ли спектакль зрительские сердца? Ещё бы. Статистика разводов красноречиво показывает количество детей, отделённых от совместной жизни с одним из родителей. В этой ситуации страдают все, и Бутусов своим спектаклем художественно фиксирует практически глобальную проблему. Но сыпать соль на рану иногда полезно. Особенно тем, кто ловко находит для себя тысячу веских аргументов оставить своих детей.